В июне 2022 года во время Конференции по изменению климата в Бонне, Германия, соредакторка UWEC Ангелина Давыдова вместе с Борисом Шнайдером из Clean Energy Wire CLEW поговорили с Биллом Хэар, основателем и генеральным директором Climate Analytics и одним из руководителей Climate Action Tracker. Темой разговора стало влияние войны в Украине на переговоры ООН по изменению климата и глобальные усилия стран по декарбонизации.
Мы предлагаем вашему вниманию расшифровку интервью, впервые вышедшего в подкасте Eurasian Climate Brief, который ведут Ангелина и Борис вместе с Натали Сауэр, англоязычным редактором The Conversation.
Ангелина Давыдова: Мы встречаемся в Бонне, во время межсессионного заседания Рамочной конвенции ООН об изменении климата, и это первая переговорная сессия ООН с начала войны в Украине. Можете ли вы сказать, что вторжение России в Украину сейчас влияет на переговоры по вопросам изменения климата? Какие последствия вы видите?
Билл Хэар: В прошлом году в Глазго было принято решение, что глобальная климатическая политика будет сосредоточена на повышении уровня обязательств стран по снижению выбросов парниковых газов. Но сегодня в Бонне мы этого не наблюдаем, и это в значительной мере является следствием энергетического кризиса, вызванного вторжением России в Украину.
Проблема, которую мы имеем сегодня, заключается в том, что многие правительства сейчас сосредоточены, как они говорят, на «энергетической безопасности», а не на переходе к чистой энергии. Это и приводит к исчезновению темы более амбициозных целей по снижению выбросов парниковых газов из повестки дня.
У нас есть ряд стран, в том числе Германия, которые сосредоточились на сокращении поставок природного газа из России. Однако видно, что поставки природного газа из России замещаются поставками из других источников. Объемы даже увеличиваются. И это вызывает серьезные опасения того, что мы по-прежнему строим углеродоемкую инфраструктуру общества.
Так что результаты этой встречи в Бонне очень разочаровывают, потому что многие страны не хотят ставить более амбициозные климатически цели.
Сейчас крайне важно попытаться сократить разрыв в выбросах между теми показателями, которые вероятно будут достигнуты в 2030 году, и теми, которые должны быть достигнуты в соответствии с Парижским соглашением. Но согласованный путь взаимодействия, по сути, исчезает из повестки дня.
Ангелина: Все это звучит не очень хорошо. Из того, что я также слышу на переговорах, высказывается довольно много опасений, что климатическое финансирование для развивающихся стран (направляемое как на цели снижения выбросов, так и на программы адаптации) не будет предоставлено в том объеме, который был обещан ранее и который действительно необходим. Согласны ли вы с аргументом, что сейчас часть финансовых ресурсов перераспределяется скорее на военные и другие цели, а не на помощь в достижении целей устойчивого развития и реализацию климатической политики?
Билл: Вопрос климатического финансирования — это давняя проблема. Развитые страны по-прежнему не выполнили взятые на себя обязательства предоставить 400 миллиардов долларов. Экономические проблемы, вызванные коронавирусом, а теперь и войной в Украине, заставляют правительства очень неохотно увеличивать объемы климатического финансирования. И я полагаю, что это станет серьезным политическим вопросом для обсуждения на конференции сторон в Египте на COP27.
Думаю, что оба эти направления – усиление целей по снижению выбросов и конкретные действия необходимо также поддерживать дополнительным финансированием. Если этого не произойдет, то на встрече в Египте наверняка создастся очень неблагоприятная политическая обстановка.
Ангелина: Так что же должно произойти до конференции в Египте, чтобы глобальное сообщество могло вернуться к более активным мерам в области климатической политики? Какие усилия нам нужны, и с каких сторон?
Билл: Я думаю, что для улучшения ситуации на конференции сторон в Египте есть несколько возможностей.
Через несколько недель состоится встреча «Большой семерки» (G7), затем встреча «Большой двадцатки» (G20), и у нас есть Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций, на которой в сентябре будет доминировать повестка Недели климата.
Все эти международные встречи – хорошая возможность для правительств подтвердить свою приверженность активизации действий по снижению выбросов и адаптации к изменению климата.
Так что можно надеяться, что лидеры G7, а затем лидеры G20, а затем и представители правительств, которые встретятся под эгидой ООН в сентябре, действительно подтвердят свою приверженность позитивному выходу из энергетического кризиса, связанного с войной в Украине.
Что правительства действительно должны делать сегодня — это удвоить усилия по развитию возобновляемых источников энергии и экологически чистых технологий. Также они должны удвоить усилия по оказанию финансовой поддержки развивающимся странам для сокращения ими выбросов, а также для адаптации к изменению климата.
При этом тенденции, которые мы видим сегодня, очень опасны, потому что мы наблюдаем увеличение объема финансирования, направленного на развитие инфраструктуры сжиженного природного газа. Особенно в Африке. Происходит это на фоне снижения инвестиций в возобновляемые источники энергии в этом регионе. И в то же время мы наблюдаем сокращение объемов доступной энергии для самой Африки.
Получается, что в то самое время, когда мы должны были видеть рост инвестиций в возобновляемые источники энергии, развитие доступа к энергии, преодоление проблем энергетической бедности в Африке, в действительности мы обнаруживаем массовые инвестиции в ископаемое топливо. Причем не только со стороны частных компаний, но и прямо или косвенно инициируемые правительствами развитых стран «глобального Севера». Все это плохо отразится на будущем и лишь укрепляет старый тренд, когда масштабные инвестиции в ископаемое топливо, особенно в развивающихся странах, не приносят серьезные выгоды реальным людям. Они в первую очередь удовлетворяют интересы элит, способствуют обогащению компаний, которые переводят свою прибыль акционерам, зачастую живущим в Европе или Северной Америке. Это действительно большая проблема, которую я вновь вижу спустя очень и очень долгое время.
Борис Шнайдер: Я хотел бы задать вам несколько вопросов об отчете, который был опубликован Climate Action Tracker в начале июня. В нем авторы говорят, что после российского вторжения в Украину мы наблюдаем настоящую энергетическую «лихорадку», связанную с производством ископаемого газа, рост инвестиций в ископаемое топливо, новые трубопроводы и, в частности, в заводы по производству сжиженного природного газа. В Германии также много говорят об этой инфраструктуре как о способе избежать импорта российского газа.
Не могли бы вы рассказать подробнее об основных выводах, сделанных в вашем отчете? Что означают все эти новые инвестиции с точки зрения целей Парижского соглашения – ограничить повышение приземной температуры в пределах 1,5 градуса по Цельсию?
Билл: Энергетический кризис, вызванный вторжением России, означает, что Европа отказывается от российского газа. И это правильно. Я не думаю, что кто-то станет спорить с тем, что потребность в этом газе в течение определенного периода времени должна быть удовлетворена альтернативными источниками, чтобы в странах Европы было электричество, а промышленность продолжала развиваться.
Однако что действительно поставлено на карту, так это долгосрочные обязательства по поставке газа через новую инфраструктуру сжиженного газа в Европе. Например, в Германии, Италии, Нидерландах. И эти обязательства по импорту газа уже намного превышают объемы, необходимые для замещения российского газа.
Во-первых, объем поставок становится больше. Во-вторых, мы понимаем, что обязательства рассчитаны на десятилетия. Сложите все это вместе и вы получите действительно большую проблему для политики декарбонизации в Европе.
Мы знаем, например, что две немецкие коммунальные компании, RWE и Juniper, заключили контракты на поставку сжиженного газа в несколько мегатонн в год с австралийским производителем Woodside, который они теперь хотят поставлять в Германию. И это контракты на десять, пятнадцать… двадцать лет или около того.
Все они совершенно противоречат идее быстрой декарбонизации Германии и Европы. И указывают на действительно серьезный конфликт между климатическими целями в Европе и той реальностью, которую правительства формируют, поддерживая подобные контракты на газ.
Это создает большой риск для будущего, потому что компании захотят сделать инвестиции в формирующуюся углеродную инфраструктуру и получить прибыль в течение десяти, двадцати или более лет. А это означает дальнейшее связывание экономики с углеродным топливом.
Так что это действительно один из наибольших рисков, которые я вижу. При этом, конечно, европейская энергетическая ставка на развитие инфраструктуры сжиженного природного газа на самом деле является лишь частью гораздо более крупной глобальной проблемы, которую мы наблюдаем.
Например, в Африке объем поставок сжиженного природного газа сегодня может увеличиться на 60 – 74 миллиона тонн. Для сравнения, у крупнейших производителей, таких как Катар или Австралия, эти показатели равны приблизительно 79 или 80 миллионам тонн. Поэтому одного увеличения объема добычи в Африке достаточно, чтобы создать серьезную проблему с точки зрения климатической политики. И так или иначе газовые компании и правительства используют украинский и российский энергетический кризис, чтобы оправдать свои действия. Все это действительно похоже на то, что все климатические амбиции отбрасываются и заменяются «газовой лихорадкой».
При этом в политической сфере мы также слышим, что лидеры G7 и лидеры G20 все чаще будут стараться отказаться от энергетического перехода как цели энергетической безопасности. Что в первую очередь означает увеличение поставок газа.
Борис: Некоторые политики в Германии, если не ошибаюсь, в том числе и министр экономики и энергетики, который, кстати, представляет Партию Зелёных, заявляют, что инфраструктура сжиженного газа будет использоваться и для получения водорода. Так что она не будет полностью бесполезным активом с точки зрения энергетического перехода. Считаете ли вы это реалистичным вариантом?
Билл: Я думаю, что с технической точки зрения возможно иметь терминалы сжиженного природного газа и распределительные системы, совместимые с водородом. Скептицизм, который вызывают подобные заявления, обоснован тем, что мы слышали это и раньше от представителей индустрии ископаемого топлива.
Возможно вы помните, что несколько лет назад, лет десять или около того, было много дискуссий о развитии чистых угольных технологий. Говорили об улавливании, хранении и использовании углерода для угольных электростанций. У нас были политики, включая канцлера Германии (на тот момент ею была Ангела Меркель), которые поддерживали идею создания угольной электростанции, работающей с технологией улавливания углерода. Однако я не слышал, чтобы где-то в Германии или вообще на планете была построена хоть одна такая станция.
Так что к подобным заявлениям, не основанным на конкретных примерах, стоит относиться весьма скептически. И причина в том, что компании, строящие эти терминалы, хотят получить долгосрочную прибыль. Это касается не только самого терминала, но и спроса на газ.
Сегодня компании делают многомиллиардные инвестиции в производство сжиженного природного газа, с тем чтобы он поступал на эти терминалы. Эти компании всегда будут иметь право голоса в политической системе, выстроенной вокруг инфраструктуры ископаемого топлива. Так что я отношусь скептически к подобным заявлениям. Я не сомневаюсь, что Германии нужно найти способ заменить российский газ на несколько лет, и думаю, что все согласны с этим. Речь идет о скептическом отношении к вопросу, будет ли новая газовая инфраструктура краткосрочным решением или же частью долгосрочного проекта.
Борис: А как вы относитесь к дискуссии, а также к существующим в некоторых странах попыткам облагать налогом сверхприбыли компаний, зарабатывающих на ископаемом топливе? Ведь очевидно, что поскольку цены на энергоносители очень сильно выросли с начала вторжения, многие из них зарабатывают сегодня намного больше денег, чем до войны. Считаете ли вы это разумной и возможной мерой?
Билл: Я не экономист, но как гражданин считаю вполне разумным облагать налогом необычайно высокую прибыль и использовать полученные средства для общественной пользы. Люди страдают от повышения цен на энергоносители, страдает промышленность, поэтому было бы разумно облагать налогом непредвиденные прибыли и таким образом также лишать компании стимулов продолжать двигаться в направлении ископаемого топлива.
Так что я думаю, что это была бы важная инициатива государственной политики. Я изо всех сил пытаюсь понять, почему правительства не двигаются в этом направлении, хотя это кажется более чем очевидным.
Говоря по-простому, многие газовые компании наживаются на войне России, они делают деньги, в то время как мы страдаем от роста цен на энергоносители. Причем это касается не только людей в богатых странах.
Мы видим страны, которые сегодня импортируют ископаемое топливо, но при этом довольно бедны, их жители вынуждены платить за энергию довольно высокие цены. И это один из факторов, который на самом деле мешает более широкому доступу населения к энергии в Африке. Люди там больше не могут позволить себе покупать, например, сжиженный природный газ, который несколько лет назад продавали как «панацею» решения проблемы доступа к энергии, они просто не могут себе этого позволить. Поэтому они возвращаются к традиционным способам отопления, и это один из факторов, препятствующий решению проблемы.
Так что я уверен, что существует моральный аргумент в пользу налогообложения компаний, а также, думаю, найдется очень хороший экономический аргумент.
Ангелина: Вы сейчас много говорили о том, как правительства, а также отдельные компании зарабатывают деньги во время войны в Украине. До войны, а также в рамках встреч по Рамочной конвенции ООН по климату, было много споров о том, как мир все больше движется в сторону развития возобновляемых источников энергии, децентрализации энергоснабжения, о том, что люди (являющиеся потребителями) должны больше совместно обсуждать эти процессы, получать больше инструментов влияния на энергетический сектор – вместо правительств и компаний. Есть ли у нас шанс вернуться к этой дискуссии?
Билл: Это очень хороший вопрос. Я думаю, что у нас есть все возможности вернуться к этому. Вопрос в том, насколько долгосрочными будут структурные изменения рынка газа и ископаемого топлива для компаний, которые в настоящее время работают в этой отрасли. Если они станут долгосрочными и будут поддерживаться правительством, то вернуться к вопросам энергетического перехода будет очень сложно.
Сегодня мы знаем, что, несмотря на энергетический кризис, а возможно и из-за него, возобновляемые источники энергии стали намного дешевле, чем традиционные. Резкий скачок цен на сжиженный природный газ и цен на уголь наглядно показывает нам, куда двигаться дальше.
Я убежден, что энергетическая безопасность – это возобновляемые источники энергии. И сегодня нам нужен сильный экономический стимул двигаться в этом направлении.
Я давно занимаюсь проблемами, которые мы видим сегодня. И думаю, что это очень сильное и скоординированное глобальное влияние со стороны газовой и нефтяной промышленности, направленное на срыв реализации Парижского соглашения. Я думаю, что сегодня происходит именно это. Я не могу этого доказать, но это то, что я наблюдаю последние месяцы.
И это напрямую связанно с необычайным увеличением активности бизнеса в области «гринвошинга». Если вы, например, зайдете на сайты таких компаний, как Total или Woodside, то практически на первой же странице увидите заявленные ими обязательства по достижению нулевого уровня выбросов. Однако когда вы начнете читать внимательнее, углубляясь в статистику, то увидите, что на практике абсолютно ничего подобного нет. Никакого достижения нулевого уровня выбросов не происходит. И не произойдет. А если и произойдет, то только за счет покупки «офсетов» и других механизмов компенсации.
Поэтому я думаю, что у нас есть все основания быть глубоко обеспокоенными тем, как индустрия ископаемого топлива делает все возможное, чтобы сорвать реализацию и даже разрушить Парижское соглашение. Это создает серьезный риск не только для климата, но и для людей во всем мире. В частности, это не поможет бедным людям в развивающихся странах получить доступ к энергии. Кроме того, это увеличивает реальную вероятность того, что люди в наиболее уязвимых регионах испытают неприемлемое, даже катастрофическое влияние изменения климата.
