Интервью взял Алексей Овчинников
Мы продолжаем анализировать влияние вторжения России в Украину на различные экосистемы. В этом тексте речь пойдет о том, как боевые действия отразились на трансграничных и наиболее «текучих» объектах – на реках. На фоне катастрофических последствий изменения климата, которые мы видим сегодня по всему миру, реки являются одним из самых важных экосистемных элементов и маркеров. Конечно же они крайне чувствительны и к загрязнениям, и к вызванным военными действиями изменениям инфраструктуры и ландшафтов.
О прямом и косвенном влиянии войны, а также о планах восстановления мы поговорили с Евгением Симоновым, координатором экспертного отдела UWEC Work Group, сооснователем Green Silk Road Network, признанным Российской Федерацией «иностранным агентом».
— Насколько сегодня актуальна проблема загрязнения рек, вызванная военным вторжением в Украину? Что мы знаем о таких загрязнениях? Какая разница между военными и промышленными загрязнениями?
— В условиях военных действий крайне сложно оценить состояние водных объектов. Однако работа ведется. Так, очень полезную сводку о нарушениях в водоснабжении и повреждении гидротехнических объектов, а также о санитарно-эпидемиологических последствиях опубликовали недавно CEOBS и ZOI Network. К тому, что там сказано про воздействие на водопользование, мне добавить нечего, а вот про речные экосистемы мы можем поговорить. Хотя повторюсь, оценить непосредственное воздействие войны на них сложно.
Если у вас нет регулярного мониторинга, не проводится постоянное измерение наличия загрязняющих веществ в воде, то вы не увидите динамику. Конечно же проводить постоянный мониторинг во время военных действий очень сложно. Тем более что и динамика может быть непредсказуемой – мы не знаем, когда будут обстрелы и разрушения, которые приведут к загрязнению водоемов.
Иными словами, у нас нет данных для понимания полноценной картины. Однако тут стоит заметить, что все экологи мира считают биоиндикацию наиболее удачным показателем качества состояния водоема. Живые существа быстро реагируют на отравляющие вещества или на другие негативные факторы. Поэтому если бы водоемы были сильно загрязнены токсинами, то мы наблюдали бы мор рыбы.
Однако примеры крупномасштабной гибели ихтиофауны за время вторжения встречались нечасто. За всю войну я видел такие свидетельства, пожалуй, только дважды (речь идет именно о пресноводных водоемах). Один раз это было связано с прорывом на очистных сооружениях.
Так как случаев немного, а скрыть мор рыбы нельзя, то есть основания предположить, что загрязнение рек пока не имеет крупномасштабных биологических последствий. На мой взгляд, если бы такое было – то обязательно появилось бы в медиа.
Но, с другой стороны, все наземные загрязнения рано или поздно попадут в воду и в ряде районов может наблюдаться хроническое отравление вод. Наиболее проблематичен, разумеется, Донбасс, где больше всего разрушаемых войной промышленных объектов.
Что касается разницы между промышленными загрязнениями и вызванными такими аномальными явлениями, как боевые действия, то она, конечно, существенная. На промышленных предприятиях мы можем поставить очистные сооружения. При бомбежке такое сделать невозможно. Поэтому если какие-то загрязняющие вещества систематически попадают в водотоки в результате военных действий, то бороться с ними будет намного сложнее.
— С начала войны зафиксировано несколько случаев разрушения плотин и дамб, что вызывало затопление территорий. Про Оскольское водохранилище и последствия подрыва Казаровецкой дамбы на реке Ирпень мы уже писали. Сегодня эксперты активно обсуждают вероятность подрыва Каховской ГЭС. Какие экосистемные последствия возможного разрушения дамбы выделили бы вы? Насколько это опасно?
— Я бы говорил не только о затоплении, но обо всем комплексе проблем, связанном с разрушением гидротехнических сооружений во время войны.
Также стоит учесть, что каждый случай – индивидуален. Потому что, например, если на Оскольском водохранилище подрыв дамбы просто привел к нормализации течения в более естественном режиме и к спуску водохранилища, то в Ирпени в результате подрыва дамбы произошло затопление поймы реки водой Киевского водохранилища. Это совершенно разные события по последствиям и воздействиям.
Наибольшее беспокойство, в первую очередь с точки зрения гуманитарных вопросов, вызывают водохранилища на самом Днепре. В данный момент – Каховская плотина. Она может пострадать как от артиллерийских обстрелов, так и при подрыве в случае отступления армии. Как это произошло во время взрыва плотины на ДнепроГЭСе в августе 1941 года.
В случае подрыва плотины возникнет большая волна искусственного паводка, которая опорожнит какую-то часть Каховского водохранилища вниз по течению. Это приведет к изменению русла, снесет растительность, подмоет берега. Фактически затопит всю историческую пойму Днепра вниз от Каховской ГЭС.
Также стоит учесть наносы, которые вал воды понесет из водохранилища. Эти наносы могут содержать большое количество токсичных веществ. Пожалуй, это одна из главных опасностей при сносе или прорыве любых плотин. Учитывая, что водохранилище расположено в крупном промышленном и сельскохозяйственном районе, там многое могло накопиться.
Однако у меня нет конкретных данных о токсичности и расположении отложений наносов в Каховском водохранилище. Можно предположить, что в результате прорыва будут сноситься вниз по течению токсичные отложения, расположенные непосредственно возле самой плотины. Остальные останутся лежать по берегам Днепра, будут разноситься пылевыми бурями, а потом их затянет растительность.
Кроме того, есть опасность того, что спуск водохранилища повлияет на вопросы безопасности Запорожской АЭС. Ведь охлаждение реакторов как раз идет за счет вод Каховского водохранилища. Про это специалисты и эксперты говорят не так часто. Я в этом их понимаю – есть куда более реалистичные угрозы, такие как постоянные обстрелы станции.
Тут правда стоит отметить, что АЭС питается из огромного пруда – «охладителя» – который вычленен из тела водохранилища, автономен и имеет объем в 43 миллиона кубов воды. Это значит, что мгновенно спуск водохранилища на АЭС не повлияет. Там есть временной запас. Однако насколько его хватит и какие меры необходимо будет принять в случае обмеления водохранилища – это актуальный вопрос, который необходимо задавать инженерам.
Наконец важно помнить, что в случае прорыва плотины в пойме на левом берегу есть достаточно много населенных пунктов. Все они окажутся под водой буквально в одночасье, что может привести к человеческим жертвам. Мы не знаем, насколько быстро в условиях военных действий можно будет провести эвакуацию.
Не стоит забывать, что к Каховскому водохранилищу «привязано» около четверти миллиона гектар поливных земель. Которые перестанут орошаться. Не думаю, что водозаборы там достаточно глубокие, чтобы пережить обмеление. Их переборудование потребует больших денег и времени. Так что спуск водохранилища, особенно в сезон полива, может стать большим уроном для сельского хозяйства.
— Сегодня много говорят про планы восстановления Украины. На какие пункты с точки зрения водоохранных практик вы бы обратили внимание? Какое должно быть отношение к рекам при восстановлении страны?
— Важно чтобы восстановление воспринималось как возможность сделать что-то лучшее, устойчивое и ориентированное на охрану природы. Значительная часть разрушенных сегодня городов – это наследие советского прошлого, они планировались и строились без учета бассейных или ландшафтных принципов.
Что касается каких-то идей, то тут стоит учесть базовые вещи. Например, чтобы восстановление происходило на фоне улучшения планирования бассейнового управления, где реки рассматриваются как единая природно-техногенная система, в условиях которой живут люди и природа. Отстраивать инфраструктуру вдоль рек, опираясь только на принципы административного деления, будет ошибкой.
Бассейновое планирование должно меняться в духе европейских законов, тем более что именно это направление развития выбрала Украина. Это значит, что должна применяться Водная директива Евросоюза, в которой как раз много внимания уделяется бассейновому управлению. Директивой предполагается приведение водных объектов в «хорошее экологическое состояние». Это значит, что планы по управлению бассейнами должны будут предусматривать восстановление водных экосистем и их экологических функций. Это предполагает внимание и к качеству воды, и к расположенным в бассейнах искусственным барьерам, и к застройке пойм.
Естественный сток большого количества рек был нарушен в эпоху советской индустриализации и «мелиорации». Ясно, что значительная часть заводов, разрушенных во время войны, не будет восстановлена, так как эти промышленные центры уже устарели и не актуальны. Возникает вопрос, что будет строиться на их месте. Как будет устраняться экологический ущерб рекам и водоемам, накопившийся со времен развития советской промышленности. Помочь в решении может недавно принятый в Евросоюзе закон о восстановлении экосистем.
Если говорить не о принципах, а о конкретных проектах, то конечно же желательно пересмотреть сами практики градостроительства в речных долинах. Например, должна быть прекращена участившаяся практика застройки пойм. Также у Украины все еще в планах создание большого количества плотин на реках, в том числе для выработки электрической энергии. Что совершенно не оправдано ни экономически, ни экологически. Это подтверждает и опыт Европы.
Также важно, чтобы для участия в обсуждении и решении вопросов рек и других водоемов привлекались местные сообщества. Необходимо проводить экологическое просвещение, показывать преимущества и недостатки того или иного способа регулирования водотоков. Чтобы люди могли сами решать, что будет полезно для их региона, а не действовали в соответствии с требованиями, «спускаемыми сверху».
— Война имеет как прямые, так и косвенные последствия. В том числе и для организаций, которые занимаются защитой рек. Насколько я знаю, ваши коллеги столкнулись с политическим преследованием в Монголии.
— Да, действительно, мы столкнулись с преследованием. Которое может быть представлено как косвенные последствия войны.
Еще в 2014 году я был без суда и следствия выслан из Монголии и зачислен в список лиц, которые представляют потенциальную угрозу для безопасности страны. Связано это было с тем, что я успешно убеждал местных чиновников и администраторов в отсутствии необходимости строить большие плотины. Демонстрируя, что есть другой способ решения как вопросов водоснабжения, так и вопросов производства электроэнергии.
Так как в результате выраженных нами публично на многих площадках сомнений в безопасности и полезности этих проектов им не удалось построить плотины на реках, текущих в Россию, то в начале августа монгольские чиновники и медиа объявили, что в Монголии действует шпионская сеть, руководимая правительством Российской федерации. Цель которой – продлить энергетическую кабалу Монгольского государства. Хотя от России страна получает только 5% электроэнергии, 15% – от Китая.
Все это привело к тому, что моих монгольских коллег сегодня пытаются засудить по статье «саботаж» и по статье «участие в шпионской сети», в частности за сотрудничество с «иностранными агентами». То есть со мной. Ведь Российская Федерация в 2021 году зачислила меня в ряды «иностранных агентов», а монгольские спецслужбы теперь утверждают, что это было «прикрытие» для моей подрывной деятельности.
Также в начале августа министр юстиции заявил, что всякий, кто выразит сомнение в стратегических проектах развития Монголии – будь то строительство плотин, угольных станций, переброска вод и т.д. – ему или ей будет представлено обвинение по статьям саботаж и шпионаж. Также с «саботажников» будут взысканы деньги за причинённый ущерб, вызванный упущенной возможностью реализации проекта.
Против преследования экологических и гражданских активистов в Монголии уже подписали письмо более 130 организаций по всему миру.
Фактически, Монголия «творчески» позаимствовала европейскую модель критики энергетической зависимости от России и, исказив ее, представила как обвинение гражданскому обществу. Получается, есть «враждебные иностранные агенты», которые мешают развиваться стране. Такие косвенные последствия войны в Украине могут проявляться и в других странах, так как, к сожалению, враги природы используют военную риторику и военные страхи в своих собственных целях.
— Можно ли сказать, что на фоне обсуждаемого энергетического кризиса, вызванного войной, стали активнее строить ГЭС в других странах? Например, в Турции.
— Вы знаете, с энергетической точки зрения строительство ГЭС не имеет особых преимуществ. В этом году Международное Агентство по возобновляемой энергии наконец прямо объявило, что гидроэнергетика стала дороже, чем солнечная или ветровая. Та ГЭС в Монголии, против которой мы выступали, обойдется в сумму не меньше трех тысяч долларов за киловатт установленной мощности. Если бы Китай, у которого правительство страны собирается брать займ, поставил вместо плотины солнечную электростанцию, то это обошлось бы в два или три раза дешевле.
Так что экономической или энергетической выгоды в строительстве ГЭС нет. Но зато есть выгода от крупномасштабных проектов – можно привлекать к работам большое количество людей. Это краткосрочный способ борьбы с экономическими кризисами, что наглядно демонстрирует тот же Китай. Там сегодня вновь активизировались грандиозные стройки, в частности в поймах рек. Однако строят не ГЭС, которые показали свою нерентабельность, а другие гидротехнические сооружения.
С другой стороны, как и в Монголии, строительство ГЭС может анонсироваться как способ преодоления «энергетической зависимости от России», однако в действительности представлять собой вредный с точки зрения долгосрочных целей развития проект. Сейчас это происходит, например, в случае крайне спорного проекта Рогунской ГЭС в Таджикистане, возможность помощи в создании которой рассматривает сегодня европейская бюрократия.
— Можете привести другие примеры влияния войны и вызванных ею социальных, политических и экологических противостояний на ситуацию с реками в мире?
— Кроме некоторых вопросов обеспечения судоходства по Дунаю, а также кроме вопросов, касающихся рек, текущих по России и Украине, прямого влияния мы не заметили. Однако если обратиться к исторической перспективе, то можно увидеть, что войны непосредственно влияют на управление общими водными бассейнами. Я могу привести примеры Амура и Рейна.
Так, в 1950-х годах СССР и Китай договорились о создании каскада плотин, которые должны были перегородить трансграничные реки Амур и Аргунь по всей их длине. Это привело бы к исчезновению живой реки и к превращению ее в серию зарегулированных озер.
Однако после конфликта вокруг острова Даманский в 1969 году схема зарегулирования Амура была заморожена, что фактически спасло реку. Заново она начала обсуждаться только в 1986 году и с тех пор нам пришлось приложить много усилий, чтобы убедить стороны в бессмысленности и бесперспективности этого проекта. Но можно сказать, что в середине прошлого века от техногенного преобразования уникальную реку спас именно возникший между странами конфликт.
Другой пример, который меня впечатлил – это Рейн. Если вы приедете на границу Франции и Германии в Эльзасе, то на немецкой стороне увидите заросший маленький ручеек. А по территории французского Эльзаса будет идти огромный канал, который несет около 90% рейнских вод. Все это выглядит как грубое и насильственное «похищение» реки из ее естественных условий. Целую реку взяли как контрибуцию в войне, искусственно изменив ей русло после проигрыша Германии в Первой Мировой. Я считаю, что это большой урок для всех войн – нельзя уничтожать живые реки во имя достижения политических целей. Урегулирование вопросов по итогам войны не должно быть разрушительным для природы и унизительным для народов. Чем завершился Версальский мир мы все хорошо помним.
В заключение я хотел бы подчеркнуть, что пока война не закончилась, мы не сможем вырабатывать лучшие решения по управлению и охране рек на будущее. Когда боевые действия прекратятся, будет установлена линия границ, можно будет планировать, как организовать устойчивое пользование рек и как сделать так, чтобы они предоставляли нам максимум экосистемных благ, сохраняя при этом свою природную естественность.
Comments on “Война и реки. Интервью с Евгением Симоновым”